 |
...Я был назначен
секретарем следственной комиссии, отправляемой в Ржев, Тверской
губернии, по случаю совершенного там раскольниками святотатства...
Следствие продолжалось долго и было к удивлению ведено исправно. Оно
знаменовалось разными любопытными эпизодами, о которых здесь упоминать,
впрочем, не место. Самым же замечательным для меня было полученное мною
от Андрея (Николаевича) Карамзина письмо, в котором он меня спрашивал,
зачем же я не отвечаю на вызов А. С. Пушкина: Карамзин поручился ему за
меня, как за своего дерптского товарища, что я от поединка не откажусь.
Для меня это было совершенной загадкой. Пушкина я знал очень мало...
решительно ничего нельзя было тут понять, кроме того, что Пушкин чем-то
обиделся, о чем-то мне писал и что письмо его было перехвачено... С
Карамзиным я списался и узнал, наконец, в чем дело. Накануне моего
отъезда я был на вечере вместе с Натальей Николаевной Пушкиной, которая
шутила над моей романтической страстью (В. А. Соллогуб собирался тогда
жениться, но по каким-то причинам женитьба расстроилась. — Ред.) и ее
предметом. Я ей хотел заметить, что она уже не девочка, и спросил, давно
ли она замужем. Затем разговор коснулся Ленского, очень благородного и
образованного поляка, танцевавшего тогда превосходно мазурку на
петербургских балах. Все это было до крайности невинно и без всякой
задней мысли. Но присутствующие дамы соорудили из этого простого
разговора целую сплетню: что я будто
оттого говорил про Ленского, что он будто нравится Наталье Николаевне
(чего никогда не было) и что она забывает о том, что она еще недавно
замужем. Наталья Николаевна, должно быть, сама рассказала Пушкину про
такое странное истолкование моих слов, хотя и знала его пламенную
необузданную натуру. Пушкин написал тотчас ко мне письмо, никогда ко мне
не дошедшее, и, как мне было передано, начал говорить, что я уклоняюсь
от дуэли. Получив это объяснение, я написал Пушкину, что я совершенно
готов к его услугам... Я стал готовиться к поединку, купил пистолеты,
выбрал секунданта, привел бумаги в порядок... Я твердо, впрочем, решился
не стрелять в Пушкина, но выдержать его огонь, сколько ему будет угодно.
Пушкин все не приезжал... Вероятно, гнев Пушкина давно охладел,
вероятно, он понимал неуместность поединка с молодым человеком, почти
ребенком, из самой пустой причины, «во избежание какой-то светской
молвы». Наконец узнал я, что в Петербурге явился новый француз, роялист
Дантес, сильно уже надоевший Пушкину. С другой стороны, он, по особому
щегольству его привычек, не хотел уже отказываться от дела, им
затеянного. Весной я получил от моего министра графа Блудова предписание
немедленно отправиться в Витебск... Перед отъездом в Витебск надо было
сделать несколько распоряжений. Я и поехал в деревню на два дня; вечером
в Тверь приехал Пушкин... Я вернулся в Тверь и с ужасом узнал, с кем я
разъехался... Я послал тотчас за почтовой тройкой и без
оглядки поскакал прямо в Москву, куда приехал на рассвете, и велел везти
себя прямо к П. В. Нащекину, у которого останавливался Пушкин. В доме
все еще спали. Я вошел в гостиную и приказал человеку разбудить Пушкина.
Через несколько минут он вышел ко мне в халате, заспанный, и начал
чистить необыкновенно длинные ногти. Первые взаимные приветствия были
холодны... Затем разговор несколько оживился, и мы начали говорить об
начатом им издании «Современника». «Первый том был слишком хорош, —
сказал Пушкин. — Второй я постараюсь выпустить поскучнее: публику
баловать не надо». Тут он рассмеялся, и беседа между нами пошла более
дружеская, до появления Нащекина. Павел Войнович явился, в свою очередь,
заспанный, с взъерошенными волосами, и, глядя на мирный его лик, я
невольно пришел к заключению, что никто из нас не ищет кровавой развязки,
а что дело в том, как бы нам выпутаться всем из глупой истории, не
уронив своего достоинства... Спор продолжался довольно долго. Наконец
мне было предложено написать несколько слов Наталье Николаевне. На это я
согласился, написал прекудрявое французское письмо, которое Пушкин взял
и тотчас же протянул мне руку, после чего сделался черезвычайно весел и
дружелюбен...
В. А. Соллогуб. Доклад в Обществе любителей российской словесности.
|
|
