 |
Особенно замечателен этим
кишиневский период его биографии, изобиловавший всякого рода
рискованными стычками.
«В кишиневский период, — отмечает исследователь, — Пушкин оказался в
обидном для его весьма уязвимого самолюбия положении штатского молодого
человека в окружении людей в офицерских мундирах, уже доказавших на
войне свое мужество. Так объясняется преувеличенная щепетильность его в
этот период в вопросах чести и почти бретерское поведение».
Впрочем, это — унаследованное от недавней эпохи, что тоже надо
учитывать, если мы попытаемся слишком строго судить Пушкина в некоторых
его дуэльных историях. Н. Страхов так писал о временах, бывших совсем
еще недавно, когда гордая забота о чести приняла размеры фантастические
и абсурдные:
«Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагою или
шляпою, повредит ли на голове один волосок, погнет ли на плече сукно,
так милости просим в поле... Хворающий зубами даст ли ответ в полголоса,
насморк имеющий скажет ли что-нибудь в нос... ни на что не смотрят!..
Того и гляди, что по эфес шпага!.. Так же глух ли кто, близорук ли, но
когда, Боже сохрани, он не ответствовал или недовидел поклона...
статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла
трескотня да рубка!..»
Так действовали нахватавшиеся верхушек европейских понятий о защите
своего достоинства юные русские аристократы первой волны петровских
искушений заграничной жизнью.
К сожалению, болезнь эта оказалась слишком заразительной. Это оказалось
поветрием. Дело дошло до того, что Петр стал серьезно озабочен, как бы
не перевелись в одночасье древнейшие русские роды, да и новое дворянство
тоже. Именно поэтому он собственноручно отредактиро-
вал в «Уставе воинском» специальный «Патент о поединках и начинании
ссор». Эта глава устава звучит так: «Ежели случится, что двое на
назначенное место выйдут, и один против другого шпаги обнажат, то Мы
повелеваем таковых, хотя никто из оных уязвлен или умерщвлен не будет,
без всякой милости, такожде и секундантов или свидетелей, на которых
докажут, смертию казнить и оных пожитки отписать. (...) Ежели биться
начнут и в том бою убиты и ранены будут, то как живые, так и мертвые да
повешены будут».
В связи с этим любопытен приговор Комиссии военного суда по делу о дуэли
между Пушкиным и Дантесом от 19 февраля 1837 года:
«Комиссия военного суда, соображая все вышеизложенное, подтвержденное
собственным признанием подсудимого поручика барона Геккерна, находит как
его, так и камергера Пушкина виноватыми и в произведении строжайше
запрещенного законами поединка, а Геккерна — и в причинении пистолетным
выстрелом Пушкину раны, от которой он умер, приговорила подсудимого
поручика Геккерна за такое преступное действие по силе 139 артикула
воинского сухопутного устава и других под выпискою подведенных законов
повесить...»
Было решено также повесить и Пушкина, но за невозможностью исполнить
приговор, это решение было отменено. Петровский устав о поединках
действовал до самой революции.
Таким образом, Россия была единственной страной, где дуэли были
запрещены под страхом смерти, и сам этот факт наложил на русскую дуэль
особый отпечаток. Бесконечно увеличивался риск и так же бесконечно
возрастала для отчаянных голов привлекательность такого рода выяснения
отношений. Русская дуэль изначально пошла по пути ужесточения правил.
Она никогда не была похожа на, пусть опасную, но все же игру и даже
шутку, каковой для русского «дуэлиста» могла казаться французская,
например, дуэль.
Специальных руководств по русской дуэли не было. Были отдельные
выдающиеся знатоки неписанных дуэльных правил, к которым обращались в
случае необходимости за разного рода разъяснениями и советами. У Пушкина
в «Евгении Онегине» таким знатоком выступает некто Зарецкий. Кто мог
быть прототипом этого циничного и безжалостного блюстителя правил?
Возможно, Руфин Дорохов, известный бретер и сорвиголова того времени,
описанный в «Войне и мире» под именем Долохова, сосланный на Кавказ,
консультировавший там секундантов Лермонтова и Мартынова. Одним из
наиболее ценимых тогда знатоков, воплощением благородства и ходячей
энциклопедией русской дуэли был двоюродный дядя Михаила Лермонтова князь
Монго-Столыпин. Один из современников пишет о нем так:
«Я помню, что Монго-Столыпин, к которому из уважения к его тонко
понимаемому чувству чести нередко обращались, чтобы он рассудил
какой-либо щекотливый вопрос, возникший между молодыми противниками,
показывал мне привезенную им из-за границы книгу «Munuele di dueliste»
или что-то в этом роде. В ней описаны были все правила, без соблюдения
которых поединок не мог быть признан состоявшимся по всем правилам
искусства».
Попробуем и мы заглянуть в правила дуэльных кодексов. Сейчас сделать это
не просто. Надо списываться с крупными библиотеками. Ждать. В те
времена, которые мы описываем, все было проще.
<<<<<<<<Назад
След. страница>>>>>>
1 2
3
4
5
|
|
